Ненавижу равнодушных.

   Ненавижу равнодушных: как Фридрих Геббель, считаю, что «жить — значит занимать определенную позицию». Не могут существовать просто люди, стоящие вне общества. Тот, кто действительно живет, не может не быть гражданином, не может не занимать определенную позицию. Равнодушие — это не жизнь, а безволие, паразитизм, трусость. Поэтому я ненавижу равнодушных.

Равнодушие — балласт истории.

Это свинцовый груз новатора, это нечто инертное и вязкое, зачастую гасящее самый пламенный энтузиазм, это болото, окружающее крепость старого общества и защищающее его лучше, чем самые прочные стены, чем грудь воинов, потому что оно затягивает атакующих в свою илистую топь, обескровливает и устрашает их, вынуждая иногда отказаться от героического начинания.

Равнодушие — могучая сила, действующая в истории. Оно действует пассивно, но все же действует. Это — покорность року, то, на что нельзя рассчитывать, что срывает программы и ломает лучшие планы; это грубая материя, восстающая против разума и губящая его. То, что происходит, то зло, что обрушивается на всех, то возможное добро, которое может быть порождено героическим действием (общечеловеческой значимости), — результат не столько инициативы тех немногих, кто действует, сколько равнодушия, безучастности большинства. То, что происходит, свершается не столько потому, что этого хотят немногие, сколько потому, что масса людей отказывается проявить свою волю, предоставляет свободу действия другим, позволяет завязываться таким узлам, которые позднее можно будет разрубить только мечом, допускает принятие таких законов, которые впоследствии заставит отменить лишь восстание, позволяет овладеть властью таким людям, которых позднее можно будет свергнуть только путем мятежа. Фатальность, которая кажется господствующей в истории, есть как раз не что иное, как обманчивая внешняя оболочка этого равнодушия, этого самоустранения. Подспудно назревают какие-то события. Руками немногих людей, находящихся вне всякого контроля, ткется ткань коллективной жизни, в то время как масса пребывает в неведении, так как все это ее не волнует. Судьбами эпохи манипулируют, исходя из узких представлений, ближайших целей, личных амбиций и страстей маленьких групп активно действующих людей, в то время как масса людей пребывает в неведении, так как все это ее не волнует. Подспудно назревавшие события свершаются, ткань, готовившаяся исподволь, соткана, и тогда кажется, что история есть не что иное, как гигантское явление природы, извержение, землетрясение, жертвами которого становятся все: и те, кто этого хотел, и те, кто не хотел, кто знал и кто не знал, кто проявил активность и кто остался безучастным. У безучастных происшедшее вызывает раздражение, они хотели бы избежать последствий, хотели бы, чтобы стало ясным, что они не желали того, что произошло, что они не в ответе.

Одни жалобно хнычут, другие непристойно бранятся, однако никто или почти никто не задается вопросом: а если бы и я выполнил свой долг, если бы я попытался настоять на своем, заставить прислушаться к моему совету, то тогда случилось ли бы то, что случилось? Никто или почти никто не ставит себе в вину собственное равнодушие, скептицизм, отказ протянуть руку помощи и оказать содействие тем группам граждан, которые боролись именно для того, чтобы не дать свершиться злу, стремились именно к тому, чтобы добиться добра.

Большинство таких людей, когда все уже свершилось, предпочитают рассуждать о крушении идеалов, окончательном крахе программ и прочих столь же приятных вещах. Так они снова начинают уклоняться от всякой ответственности. И вовсе не потому, что они не разбираются в происходящем или не в состоянии иногда выдвинуть превосходные решения самых неотложных проблем или таких проблем, которые хотя и требуют для своего решения серьезной подготовки и времени, тем не менее столь же неотложны. Однако эти решения остаются великолепнейшим пустоцветом, этот вклад в коллективную жизнь не озарен проблеском нравственного света — он всего лишь продукт интеллектуального любопытства, а не острого чувства исторической ответственности, которое требует от всех быть активными в жизни, не допускает какого либо вида агностицизма и безучастного равнодушия.

Я ненавижу равнодушных еще и потому, что меня раздражает нытье этих вечно невинных. Я спрашиваю у них ответа, как они выполнили ту задачу, которую поставила и продолжает ежедневно ставить перед ними жизнь, я спрашиваю о том, что они сделали, и особенно — чего не сделали. При этом я чувствую, что могу быть непреклонным, что я не должен растрачивать зря на них свою жалость, не должен проливать вместе с ними слезы.

Я занял позицию, я живу, я ощущаю пульсацию жизни нового общества в помыслах моих соратников. Они уже строят его — общество, где груз ответственности за будущее не будет лежать лишь на немногих. Там всё происходящее не будет ни случайным, ни неизбежным, а станет сознательным делом людей. Там не будет таких, кто стал бы глядеть из окна, как немногие, проливая кровь, жертвуют собой.

Я живу, я занимаю определенную позицию. Поэтому я ненавижу тех, кто не принял определенную сторону, ненавижу равнодушных.

Антонио Грамши, 1917

Источник: http://nnm.ru/blogs/master222/nenavizhu-ravnodushnyh/#cut