Михаил Меньшиков
Сегодня южнорусское образованное общество чествует 50-летие со дня смерти Т. Г. Шевченко. Грустная
годовщина эта дает повод озлобленным и вздорным людям к возбуждению того междурусского раздора, который в последнее время
из всех сил стараются раздуть австрийские немцы и поляки. Как известно, мечтательное украинофильство тридцатых годов прошлого
столетия довольно давно, именно в эпоху Шевченко, начало принимать оттенок революционный. Поддерживаемая врагами России,
постепенно сложилась изменническая партия среди малороссов, мечтающая о разрушении Российской империи и о выделении из
нее особого, совершенно "самостийного" украинского государства. По имени исторического героя этой партии -- Мазепы --
членов ее в последнее время зовут "мазепинцами", и они очень этим титулом гордятся. Читателям, без сомнения, известно,
до каких нелепостей договаривается эта преступная партия и в коренной Малороссии, и в закордонной Руси. Никогда еще, кажется,
политический психоз не развивался до такой болезненной остроты. Ни одно из инородческих племен -- кроме разве поляков -- не
обнаруживает такой воспаленной ненависти к Великой России, как эти представители Малой Руси.
Самые ярые из них отказываются
от исторических имен "Россия", "русские". Они не признают себя даже малороссами, а сочинили особый национальный
титул: "Украина", "украинцы". Им ненавистна простонародная близость малорусского наречия к великорусскому, и вот
они сочиняют свой особый язык, возможно, более далекий от великорусского. Нужды нет, что сочиненный будто бы украинский жаргон
является совершенно уродливым, как грубая фальсификация, уродливым до того, что сами малороссы не понимают этой тарабарщины,
-- фанатики украинского сепаратизма печатают названной тарабарщиной книги и газеты. В науку русской вообще и в частности
южнорусской истории мазепинцы вносят систематические искажения и подлоги, а самые крайние психопаты этой партии провозгласили
необходимость для малороссов жениться на еврейках для того, чтобы кровью и плотью как можно дальше отойти от общерусской
закваски. К счастью, это бредовое состояние провинциальной психологии, ударившейся в сепаратизм, охватывает далеко не всю
Малороссию, и даже в австрийской Галиции оно встречает до сих пор внушительный отпор. Тем не менее нельзя забывать, что политические
помешательства заразительны: в силу этого государственная власть обязана глядеть на украиноманство как на одну из злокачественнейших
язв нашей внутренней жизни. Этим объясняется вполне разумное решение правительства не допускать в Киеве под предлогом годовщины
смерти народного поэта революционных выступлений как со стороны австрийских мазепинцев, так и со стороны наших. Я уже не
раз докладывал читателю о планах Австрии возбуждением малороссов к бунту расчленить Российскую империю, столь страшную
для придунайских экспроприаторов. Уже доказано участие в украинофильской пропаганде не только флоринов, но и прусских марок.
Благодаря стародавней оплошности нашей правящей бюрократии имя Шевченко давно уже служит
знаменем для южных сепаратистов. Не только в Малороссии, но и по всей России -- включая Петербург -- за эти пятьдесят лет сложился
настоящий культ Шевченко, выражавшийся в обществах и кружках имени поэта, в ежегодных торжественных панихидах в день его
смерти, в банкетах и вечерах в его память, в издании его "Кобзаря" и т. п. Великорусское общество, не читавшее "Кобзаря",
особенно в полном его виде, с большой симпатией относится к культу южнорусского поэта. О нем судят по некоторым лирическим
отрывкам ("Думы мои, думы..." и т. п.), переведенным по-великорусски и понятным даже без перевода. Но тут случилось то же
самое, что вы видите по всему необъятному фронту нашей государственности. Плохо подобранная, слишком барская и потому беспечная
администрация наша далась в обман. Удовлетворившись поверхностным благополучием в Малороссии, она не заглянула за кулисы.
А за официальными кулисами украинский вопрос совсем не тот, каким его хитрые украиноманы показывают снаружи. Для самих украиноманов
и для малорусской интеллигенции "Кобзарь" издается без пропусков, то есть с крайне возмутительными выходками против
российской власти и нашей имперской идеи. И правительство, и невежественное великорусское общество обрабатываются в том
смысле, что Тарас Шевченко, "великий" и "гениальный" поэт, томившийся в крепостной неволе, только за то и был сослан
в солдаты, куда-то в Среднюю Азию, что осмелился воспеть свою милую родину, ее чарующую природу, ее деревенскую жизнь со всеми
преданиями и безыскусной прелестью простого быта. Такова лицевая сторона шевченковского культа, а изнанка ее совсем иная.
Подлинный Шевченко, если восстановить запретные места, оказывается, подобно Мицкевичу, ослепленным ненавистью к нашей государственности
и народности. Стихи, за которые Шевченко был наказан ссылкой и солдатской службой, были определены как государственное преступление,
и таковым они в действительности и были. Если говорить без фальшивых уверток, политическая поэзия Шевченко есть возбуждение
к мятежу и к разрушению государства. Украиноманы, создававшие культ Шевченко, его лирикой и романтикой прикрывали в самом
деле преступную пропаганду, почин которой в этой области принадлежит именно Шевченко. Недаром яростнейший ненавистник России
Михаил Грушевский, устроив "Литературно-наукове" товарищество во Львове, назвал его именем Шевченко. Эта своего рода
украиноманская академия наук была создана для научного обоснования украинского сепаратизма. Она явилась большой фабрикой
для всевозможных псевдоученых фальсификаций. С чисто польской наглостью, достойной какого-нибудь Духинского, г-н Грушевский
в своей смехотворной истории, нашедшей покровительство в Петербурге, стал доказывать, что никаких великорусов или белорусов
нет, что искони был только украинский народ как славянское племя, а уже от него путем колонизации и смешения с финскими племенами
образовалась ублюдочная народность, называемая русской. Государство русское создали будто бы тоже украинцы: древние киевские
князья были украинские князья, а летописец Нестор -- украинский летописец. Насчитав в России и в Австрии до 30 миллионов будто
бы особенного украинского племени, г-н Грушевский наметил столицей будущей Украины Киев и после недавней нашей революции
перенес в Киев и Товарищество имени Шевченко. Пользуясь столбняком петербургской бюрократии после военного погрома, г-н
Грушевский поднял за последние годы кипучую пропаганду. Во многих городах, начиная с Киева, появились "просвиты", то
есть просветительные (якобы) общества на манер польских, начали издаваться "вистныки" и открываться "кныгарни",
причем как просвиты, так и вистныки и кныгарни состояли в теснейшей связи с австро-галицкими учреждениями того же имени. Правительство
наше недавно закрыло киевскую "просвиту", но в других городах просвиты продолжают благоденствовать. Нашлись хохлы и
даже великороссы, которые горой вступились за обиженную будто бы Малороссию, за ее политический сепаратизм, проповедуемый
-- как это было повсюду -- через отчуждение языка и извращение истории. В сильной степени кадетствующая, полуинородческая наша
Академия наук дала приют для скверной затеи г-на Грушевского. В то время как на юге работают г-да Грушевские, Левицкие и пр.,
на севере за тот же расовый разгром России хлопочут разные г-да Шахматовы, Чижевские и т. п. Правительство наше издает циркуляры,
но... ведь циркуляры можно не выполнять, не так ли? В распоряжении мятежных стихий имеется гениальное, как яйцо Колумба, разрешение
всех циркуляров. Не исполнять их -- и баста...
Пятьдесят лет прошло после смерти Шевченко, и для него наступил уже безпристрастный суд истории.
Пусть темпераментные южане раздражаются преступными выходками в "Кобзаре", пусть преувеличивают до смешных крайностей
значение своего народного поэта. Но что такое был Шевченко в его натуральную величину? Мне кажется, значение его поэзии довольно
верно определил Белинский, указавший, что "простоватость крестьянского языка и дубоватость крестьянского ума" не составляют
условий, благоприятных для великой поэзии. В самом деле, при всей чарующей задушевности некоторых дум и песен Шевченко, при
всей прелести, свойственной первобытному творчеству, именно в силу первобытности это творчество не может быть великим. Как
ни приятно было бы иметь еще одного великого русского поэта наряду с Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым и Фетом, в отношении
Шевченко нельзя установить подобного места. Единственный поэт Украины, он остается второстепенным, как его страна, как вообще
остается второстепенной провинция, хотя бы весьма богато одаренная. Шевченко -- несомненный талант, но второразрядный, вроде
нашего Кольцова или Никитина, вроде Майкова или Полонского, которых муза в лучших вещах достигала удивительной красоты; красоты,
но не величия. Шевченко как поэта фольклора можно с восхищением читать и даже волноваться; если вы малоросс, то вместе с Основьяненко
непременно скажете: "Хорошо, батечку, хорошо... Сердце так и иока!" Но если вы просто русский, немец, француз, вы не почувствуете
тех могучих, поднимающих ввысь ощущений, какие дает великая поэзия Пушкина, Гёте, Байрона, Шекспира -- на какие бы языки вы
ее ни перевели. Дело в том, что гений есть нечто державное, свойственное только великому племени, знавшему победы... Поэтический
гений может явиться лишь на высоте героического, мирового подъема расы. Только на такой высоте всякое племя может сказать
человечеству нечто значительное и вечное. Если данное племя недоразвилось до большой государственности, до большой культуры,
если оно навсегда осталось провинцией, составною частью целого, то в нем нет психологических условий для большого творчества.
Провинциалу, хотя бы очень даровитому, нечего сказать крупного, пока он находится в кругозоре своей провинции. Вспомните
"Кобзаря", вспомните прелестную "Наймычку" или "Катерину" и т. п. Культурные категории, в которые укладываются
эти типы и вся их драма, до того местны, до того случайны, до того первобытны, что как-то пропадают в масштабе цивилизации. Такие
явления, как, например, чумачество, или крепостное право, или старая солдатчина, -- они живописны, но подул новый ветер -- И нет
их: через пятьдесят лет необыкновенно трудно войти в психологию этих исчезнувших особенностей того быта. Даже гайдаматчина,
где более героического элемента, по своей жалкой некультурности не могла дать материала ни для "Илиады", ни даже для
"Полтавы". Шевченко был талантливый поэт и художник, художник не менее замечательный, чем поэт, но если бы он обладал
гениальным талантом, как Гоголь или Мицкевич, ему пришлось бы, как этим писателям, искать родственного, более великого языка
и более высокой культуры. Белорус Мицкевич сделался польским поэтом, Гоголь -- русским писателем. Огромные дарования выбросили
их со дна жизни. При более мелких способностях они остались бы, подобно Шевченко, краевыми, провинциальными писателями, на
творчестве которых, иногда удивительном, всегда лежит печать кустарности. Ни один кустарь, как бы он ни был одарен, не достигает
высоты искусства. Искусство есть завершение большой культуры. У Южной России (называйте ее как хотите, Украиной или Малороссией)
большой культуры никогда не было, ибо не было государственности сколько-нибудь выше зачаточных форм. Ясно, что этот край,
как все отдельные части великого русского племени, в состоянии проявить величие лишь в тех условиях языка и миросозерцания,
какие дала общая наша история. Гоголь не прогадал, променяв, как художник, полтавскую мову на общерусскую речь. Приняв этот
общий знаменатель национального духа, Гоголь стал рядом с Пушкиным, а при полтавской мове остался бы никому не известным
Рудым Панько. Украиноманы мечтают о "самостийной" государственности для будто бы 30-миллионного народа украинского.
Но если бы были для этого данные, то это давно была бы не мечта, а факт. Малорусское племя в течение четырех веков пробовало
сложиться в особое государство, но ничего не вышло: приходилось подчиняться то татарам, то литве, то полякам, то Москве. Бывали
у нас русские украйны не чета Запорожской Сечи, и те не выдержали. Великий Новгород был огромной и вполне организованной республикой,
но и ему, пометавшись между сильными соседями, пришлось сойти со сцены. Более умеренные украиноманы мечтают о федерации автономных
славянских народностей. Но что касается русских народностей, подобная федерация уже была испытана и повела к татарскому
игу. Прелести федерации можно наблюдать теперь за Карпатами. Чехия, Галиция, Хорватия, Славония и прочие пользуются автономией,
но что же толку? Автономия только подчеркивает мелкое строение этих племен: за сто лет ни одно из них не дало, кажется, ни одного
великого человека. Даже вполне "самостийные" державы, вроде Румынии, Греции, Сербии: что касается культуры, их маленькая
государственность дает какие-то карликовые продукты. Провинции вообще остаются провинциями, какими бы королевскими титулами
ни награждали их.
Как я уже высказывал однажды, наших яростных украинофилов нельзя считать русскими. Очевидно,
в крови их проснулись те тюркские кочевники, которые когда-то терзали Южную Русь, пока не замучили ее до смерти. С бешенством
племенной ненависти нельзя спорить; против господ мазепинцев потребна не идейная, а реальная государственная борьба. Но
те из южнорусов, которые не отрекаются от общерусской семьи, пусть внимательно прочтут биографию своего "батьки Тараса".
Они увидят, до какой степени сердечно отнеслась Великороссия к украинскому таланту и насколько он был обязан "жестоким
москалям". Как ни оплакивают ужасы крепостной неволи Шевченко, ужасы его ссылки и солдатчины -- на самом деле все это было
до крайности смягчено вниманием и участием к Шевченко тех великороссов, с которыми он сталкивался. Не "москали", а свои
же земляки-хохлы немилосердно секли Шевченко в школе; родной дядя сек его подряд трое суток и чуть было не запорол до смерти.
Ничего свыше пастуха или маляра родная Малороссия не обещала дать поэту: так он и погиб бы чабаном. А "свинья Энгельгардт"
(помещик Шевченко), как и управляющий его, заметили способности мальчика к рисованию, и тогда, в каторжное будто бы крепостное
время, уважили эти способности, послали мальчика учиться живописи в Варшаву, в Петербург. В Петербурге, едва лишь были открыты
способности Шевченко, -- посмотрите, какое горячее участие принимают в нем такие знаменитости, как Брюллов, Григорович, Венецианов,
Жуковский. Стоило крепостному парню обнаружить просто дарование, далеко не гениальное, в живописи -- и вот он делается любимцем
знати: за ним все ухаживают, собирают средства, выкупают из крепостной зависимости. Посмотрите, как бережно "холодный Петербург"
поддержал искорку таланта, чуть было не погашенного в глуши провинции. Графиня Баранова, княжна Репнина, графиня Толстая,
князь Васильчиков, граф Толстой друг перед другом наперебой хлопочут за Шевченко и облегчают ему жизненный его путь. Ну а
Малороссия? Как она встретила уже прославленного на севере поэта? С восторгом, конечно, но с каким? "Многочисленное украинское
помещичье общество, -- говорит один биограф (г. Яковенко), -- не могло предложить своему народному поэту ничего лучшего, чем
карты или пьянство". В знаменитой Мосевке, куда съезжалось до двухсот помещиков из трех губерний, в Мосевке, которую называли
Версалем для Малороссии... Шевченко попал в так называемое общество "мочемордия". "Мочить морду" означало пьянствовать,
а "мочемордой" признавался всякий удалой питух: неупотребление спиртных напитков называлось сухомордие или сухорылие.
Члены, смотря по заслугам, носили титулы: мочемордия, высокомочемордия, пьянейшества и высокопьянейства. За усердие раздавались
награды: сивалдай в петлицу, бокал на шею, большой штоф через плечо и пр., и пр. У Чужбинского читатель, если пожелает, может
найти дальнейшее описание пьяных оргий. Такова была атмосфера "ридной Вкраины" в той области быта, где она пользовалась
полнейшей самостоятельностью. Разве вместо безобразного пьянства (которое сделалось болезнью Шевченко и свело его в могилу),
разве вместо дебошей то же общество не свободно было погружаться в науки, в искусства, в земледелие, в культурный труд? Украиноманы
рисуют Шевченко как какого-то пророка и вождя -- между тем втянувшийся в пьянство поэт быстро терял и талант, и то культурное
развитие, которое дал ему "холодный Петербург". Украиноманы не могут забыть, что крепостного Шевченко как-то высекли.
Но уже свободный и знаменитый, под пьяную руку он сам дрался и сек людей. Поссорившись как-то с шинкарем-евреем, Шевченко закричал
своей компании: "А нуте, хлопцы, дайте поганому жидови хлесту!" Еврея моментально схватили и высекли. Такова была тогдашняя
эпоха: насилия были в обиходе. Если уж оплакивать варварство тогдашней Великороссии, будто бы державшей Украину и ее поэта
в неволе, то нелишне припомнить, какова была сама Украина и каков был сам поэт. Когда за политическое преступление Шевченко
был сослан в прикаспийские степи, то у всего кацапского начальства, у всего офицерства страшных николаевских времен Шевченко-солдат
встречал самое сердечное, самое уважительное отношение. Нарушая закон, то есть рискуя потерпеть тяжелое взыскание, Шевченко-солдата
освобождали от службы, принимали как равного в своем обществе, ухаживали за ним, разрешали все, что ему запрещалось (писать
и рисовать), всеми мерами облегчали положение и старались выхлопотать прощение. Вопреки кричащей легенде, ссылка и заточение
Шевченко (серьезно им заслуженные) почти всегда были призрачными -- до такой степени великорусское общество высоко чтило
талант, хотя бы и малорусский, хотя бы враждебный России... У нас, к сожалению, пустые сплетни предпочитают документальным
данным. Мне кажется, фанатики украинского сепаратизма окажут себе услугу, если изучат биографию Шевченко: она должна действовать
весьма охлаждающе.
Шевченко умер сорока семи лет, то есть годами старше Пушкина, но сопоставьте эти два имени --
и вы почувствуете, что такое культурная Россия и что такое она захолустная, провинциальная. Что бы там ни болтали ограниченные
умом политиканы, Россию создавать не нужно: она создана -- и создана историей не в чигиринском или конотопском горизонте, а
в очертаниях мировой державы.
Михаил Меньшиков
26 февраля 1911 года
http://alternatio.org/
Комментариев нет:
Отправить комментарий