Виталий Третьяков
МОНОЛОГ С ПОЗИЦИИ СИЛЫ
К когнитивному диссонансу европейской цивилизации добавились этический и эстетический.
Тезисы выступления на очередных Лихачёвских чтениях.
ХХ век - век массовой культуры, что предсказал и объяснил ещё Ортега-и-Гассет в "Восстании масс".
Более того, если глазами сегодняшнего читателя посмотреть на эту книгу, то мы увидим, что он, что она предсказал там и то, чему, в частности, я хочу посвятить своё выступление - массовую политику.
Приведу только одну цитату из "Восстания масс":
«Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, самобытнейшая черта современности,
наименее сопоставимая с прошлым. Прежде в европейской истории чернь никогда не заблуждалась насчет собственных “идей”
касательно чего бы то ни было. Она наследовала верования, обычаи, житейский опыт, умственные навыки, пословицы и поговорки,
но не присваивала себе умозрительных суждений — например, о политике или искусстве — и не определяла, что они такое и чем
должны стать. Она одобряла или осуждала то, что задумывал и осуществлял политик, поддерживала или лишала его поддержки, но
действия ее сводились к отклику, сочувственному или наоборот, на творческую волю другого. Никогда ей не взбредало в голову
ни противопоставлять “идеям” политика свои, ни даже судить их, опираясь на некий свод “идей”, признанных своими. Так же
обстояло с искусством и другими областями общественной жизни. Врожденное сознание своей узости, неподготовленности к теоретизированию
воздвигало глухую стену. Отсюда само собой следовало, что плебей не решался даже отдаленно участвовать почти ни в какой общественной
жизни, по большей части всегда концептуальной.МОНОЛОГ С ПОЗИЦИИ СИЛЫ
К когнитивному диссонансу европейской цивилизации добавились этический и эстетический.
Тезисы выступления на очередных Лихачёвских чтениях.
ХХ век - век массовой культуры, что предсказал и объяснил ещё Ортега-и-Гассет в "Восстании масс".
Более того, если глазами сегодняшнего читателя посмотреть на эту книгу, то мы увидим, что он, что она предсказал там и то, чему, в частности, я хочу посвятить своё выступление - массовую политику.
Приведу только одну цитату из "Восстания масс":
Сегодня, напротив, у среднего человека имеются самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во Вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе?»
С появлением и бурным расцветом мощи телевидения, превратившемся в тотальную систему информирования (дезинформирования) аудитории и влияния на неё, массовая культура получила 1) хрустальный дворец для своего бытования; 2) и глобальную систему распространения своего продукта.
Но сама по себе массовая культура была бы не страшна, если бы ей противостояли классические институты восходящего развития общества, а именно: традиционные религии (хранители моральных устоев и запретов); традиционная семья; классическая система образования; высокая культура; классическая наука и профессиональная открытая политика.
Но всё это сегодня либо слабее массовой культуры, помноженной на технологическую мощь телевидения, либо включено в орбиту массовой культуры.
С помощью телевидения массовая культура загнала высокую культуру и классическое искусство в информационное гетто.
Традиционные религии (кроме ислама) третируются массовой культурой и массовой политикой и отступают. Им уже не удаётся быть хранителями традиционных моральных ценностей. Более того, массовая культура породила новую языческую религию - секулярно-сектантское многобожие маргинальных тоталитарных меньшинств, в принципе отрицающее единую мораль.
Традиционная семья отступает и рушится. И уж точно не она теперь определяет педагогические нормы и систему воспитания подрастающего поколения.
Система массового образования, плодотворная и прогрессивная на первом этапе своего существования, отказавшись - в угоду массовости, а следовательно - и упрощения, от классических программ и методов образования, превратилась в систему воспроизведения профанных знаний и квазинаучных истин (массовой науки).
К концу ХХ века почти повсеместно (на Западе точно, в России - в том числе) появилась и массовая политика, то есть демонстративно публичная, театрализованная (масскультовая) политика, в который максимальный популизм формы (включая избирательные процедуры) оторвался от максимальной закрытости принятия важнейших решений. Чем больше нынешняя политика является политикой для масс (массовой политикой), ещё точнее - политикой удовлетворения сотен маргинальных общественных групп, тем больше она отрывается (в своих главных решениях) от настоящих, коренных, интересов этих масс, общества в целом. Абсолютная театральность современной политики полностью смыкает её с массовой культурой.
Внешне кажется, что все в современном обществе ведут диалог друг с другом: массовая культура с высокой культурой, классические религии с атеистами, элиты с массами и так далее. А на самом деле массовая культура во всех своих проявлениях (включая массовую науку и массовую политику) подавляет всех, кроме самой себя, участников этого псевдодиалога. Фактически это давно уже не диалог, а монолог массовой культуры (и всего остального массового), причём монолог с позиции силы.
Не только когнитивный диссонанс, но и этический и эстетический диссонансы.
Европейская (христианская) цивилизация уже находится в глубочайшем институциональном и сущностном кризисе и усилиями своего ядра - западноевропейских стран - стремительно направляется к границе своего распада.
Originally posted by
worldandrussia at За гуманизм и дело мира
На вопросы отвечает художник, писатель Максим Кантор
- Читая «Учебник рисования», сделал вывод, что вы скептически относитесь к определению «гражданин мира».
- Я − российский гражданин, я – русский, этого уже не изменить. И зачем это менять? Я был дружен с Ростроповичем и помню его тоску по Родине. Очень не хочу довести себя до такого же состояния: он вернулся в Россию в семьдесят лет и уже ничего не взял от нее. Пока я тешу себя мыслью, что не уехал далеко, а отъехал на время. Путешествия были приняты всегда – и долгие. Чаадаев уезжал в Европейское путешествие на пять лет, Тургенев ездил туда и обратно, Гоголь и Иванов жили в Италии годами. Иногда бывает полезно взглянуть на Отечество со стороны. Однажды вернусь обратно, хотя жизнь в моем родном городе, в Москве, перестала сегодня быть нормальной. Но что-то придумается. Ведь все происходит вовремя. И отъезд на время, и возвращение – у всего всегда есть своя логика.
Недалече от этого берлинского места повстречались мы с Максимом Кантором... - В «Учебнике рисования» вы высмеиваете представителей второй волны русского авангарда. Они у вас лгуны и даже глупцы. Неужели никто из них на «совесть нации» не тянет?
- Ни один. Понимаете, первый авангардный порыв − всегда очень искренний. Потому что застоялось все и надо менять. Академический канон омертвел. Хочется ему хоть что-то противопоставить. Квадрат, линию, кляксу… В то же время, рисуя квадрат, линию, кляксу художник хорошо знает, что это − не «Джоконда». Это просто выброс энергии. Интеллекта амебы достаточно, чтобы понять: клякса на холсте или перформанс, когда кто-то скачет на четвереньках голым − это не картина Леонардо да Винчи, это значительно меньшая информация.
Но в дальнейшем срабатывает закон рынка: мастера обязаны быть узнаваемы, их «кляксы» – предмет торговли. Им надо продолжать их производить. Вообразите себе, что человек с 20 до 70 лет только и делает, что «рисует кляксы» или скачет обнаженным по улице. Авангард перестал выполнять функцию прорыва, а стал еще одним сегментом рынка.
Художники себе и всем вокруг говорили: Леонардо рисовал так, но тогда другое время было, теперь надо по-другому. Вслед за этим пришло понимание, что создавать «кляксы» удобнее, чем «джоконд». Можно больше картин произвести за то же время. Вот в этом пункте что-то дурное происходит с человеком. И я это наблюдал.
- Разве большие художники совсем не следуют конъюнктуре? Не все же они как Ван Гог или Гоген. Анри Матисс, например, вполне прагматичный был человек…
- Конечно, многие из них думали о заработке, жаждали успеха. Но тот же Тициан к старости стал рисовать картины, которые никто не понимал и которые перестали покупать. Талант в его случае с возрастом перевесил все остальное. Это ведь категория не рыночная. Почему Рембрандт обеднел и вылетел с рынка? Потому что слишком крупным стал для рынка.
- Можно ли говорить о том, что многие авангардисты в массе своей не умели рисовать те же портреты?
- Так сказать было бы неправильно. Конечно, они могли рисовать и портреты, но они не могли делать это оригинально. Они умеют нарисовать графин, портрет, пейзаж, но нарисовать – мало. Надо превратить рисунок в высказывание, а это совсем иное умение, это, если угодно, сверхрисование. «Цветочница» Малевича нарисована правильно, но это обычное, школьное, рисование.
- Как вы поняли, что вам с авангардистами не по пути?
- С самого начала был фигуративным художником, есть такое смешное определение. Мне было интересно рисовать людей. Беспредметным искусством никогда не занимался. Но, конечно, мы находились по одну сторону баррикад. Когда советская власть была сильна, я рисовал что-то против Сталина, лагерей, какие-то больницы как образ советского общества. А потом мне показалось странным ее ругать. Один раз можно было рассказать про советское арт-подполье, два, но спустя годы…
- Авангардисты за «Учебник рисования» на вас обиделись?
- Когда я роман опубликовал, разные знакомые говорили, что теперь мне надо опасаться, подкараулят. Но, во-первых, смысл романа был не в «разоблачении» авангардистов. А во-вторых, обиделись разве что те, кому сейчас лет по сорок, − те, кому кажется, что это религия, которую трогать нельзя. А пионеры, подлинные герои шестидесятых-семидесятых отреагировали адекватно, все поняли правильно – увидели критику подделки, а вовсе не самого авангарда. Владимир Немухин, которому сейчас за восемьдесят, даже сказал: «Думал, умру, никто так и не расскажет, как на самом деле было!» В романе я немного подтрунил над Эдуардом Штейнбергом, он там назван Пинкисевичем. Он имел в мире авангардистов репутацию нелицеприятного, резкого человека (жил в последние годы в Париже, умер от рака). Эдик курил крепкие сигареты, называл всех «старичок» и говорил грубую правду. И этот человек, прочитав «Учебник рисования», позвонил мне растроганный, а книжку потом всем рекомендовал прочесть. Дмитрий Плавинский хорошо отозвался о романе. К
моменту его появления художники увидели, как все докрутилось, как повторилась история с имажинистами и футуристами, постепенно превращенными в соцреалистов. Каждый из авангардистов второй волны нечто похожее пережил. Во времена СССР они были бунтарями, шли на амбразуру, а после его развала оказались во власти ловкачей-галеристов и занимаются штамповкой, украшением богатых дач на Николиной горе.
- Cоветский изобразительный андергарунд, в рядах которого были и вы, «расшатал стереотипы» советского общества настолько, что началась перестройка государства по новой, западной, на ваш взгляд, вульгарной и даже варварской схеме.
- Тут важно то, как именно это происходило. Осуществляя приватизацию, надо было собрать народ и сказать примерно следующее: «Цена на нефть упала, придется затянуть пояса, питаться одной мойвой, “Пошехонского” не будет. Если вы, уважаемые сограждане, не согласны жить без сыра, отдаем вашу собственность Абрамовичу и Дерипаске». Если и ставить что-то на референдум надо было, то вот это. Чтобы люди понимали, что они лишаются средних по качеству, но недорогих, жилья, образования, медицины. Если бы с людьми обошлись так, как следует делать в рамках открытого общества, граждане, может, поторговались: хорошо бы с жильем все оставить как есть... И это было бы в лучших традициях античной демократии, в духе Катона, Солона, Перикла. Но ведь обманули же. Как наперсточники себя повели. Сказали так: «Мы убыточные предприятия продаем, а вырученные за них деньги на вас пустим». Но ведь, по сути, не сделали так, как обещали.
- Вы где-то написали: «Европой Россия не стала, затея оказалась авантюрной; Европа сама провалилась в кризис. Ложность очередной идеологии очевидна народу». У вас есть ясное представление, куда теперь двигаться?
- Россия − не Европа и не Азия, не Запад и не Восток. Она в центре, и это формирует ее историю. В XX веке Россия успела побывать союзницей США, Великобритании и Франции в борьбе против общего врага, а затем противостоять этим же странам после речи Черчилля в Фултоне. Что именно было органично для России? Встал вопрос: Россия − часть Запада или нет? Спор старый, классический. В двадцатом веке привычные аргументы западников и славянофилов дополнились идеологическими теориями Карла Поппера и Ханны Арендт, представлениями об «открытом обществе», которое есть панацея от тоталитаризма, и концепцией тоталитаризма, противостоящего демократии. Это была не столько философия, сколько идеология. Основой данной идеологии является представление о единой цивилизации, как о некоей общей для всех культур фазе развития. Причем эта финальная фаза развития – есть искомый результат всех исторических культур, именно так данную тему и трактовали. Всякая идеология есть своего рода светская религия – не нуждающаяся в
доказательствах, но вербующая приверженцев. В этой единой западной цивилизации место России выглядело проблематично, авторы и адепты данной концепции советовали отказаться от многих российских родовых черт, чтобы войти в искомую единственную цивилизацию, в открытое общество.
Данная концепция − не философская и не историческая. Ее можно бы назвать вульгарной с точки зрения собственно истории, но в ХХ веке стала популярна промежуточная дисциплина − «культурология», оперирующая идеологическими рецептами как историческими фактами.
Мы все поверили в то, что есть единая цивилизация, исходя из трех-четырех популярных брошюр, и это обидно. Арнольд Тойнби
и Освальд Шпенглер, Иоганн Гердер и Эрик Хобсбаум выделяли историю России как самостоятельную величину, а Тойнби даже говорил о «православной цивилизации». Это тоже не окончательное суждение – в мире нет и не может быть интеллектуальных приговоров; все подлежит обсуждению. Это лишь показывает степень сложности проблемы, которую ради идеологии сегодня спрямили. Не берусь сказать, почему сложностью мира пренебрегли. Возможно, ради чьей-то материальной выгоды. Но совершенно точно, что в основе метаморфоз политических – лежала не философская работа и не историческое исследование, это была идеологическая акция.
Процесс этот шел в конце 80-х − начале 90-х, во времена господства Запада и базировался на линеарной гегельянской философии. Вся западная философия последних десятилетий, так или иначе, коррелируется с перспективой, выстроенной Гегелем, с его исторической моделью. Победительная роль Запада, сформулированная однажды, ни кем, в сущности, не оспаривалась. В тот момент, когда Россия, задрав штаны, побежала за Западом, вся линеарная система оказалась опровергнута временем. Некогда Гегель самоуверенно написал, что «Китай уснул навсегда», выпал из истории. А тут Китай проснулся. А еще Индия с Бразилией. В считанные годы изменилось представление об истории, которое питало идеологов перестройки. Мы ведь руководствовались простейшими брошюрами «Трудный путь в цивилизацию, и как его пройти», а тут вдруг выяснилось, что сама эта цивилизация под вопросом. Что делать, если мы в суматохе вскочили в последний вагон поезда, направляющегося в тупик? Как минимум надо осознать, что маятник Восток − Запад существует на протяжении всей истории человечества.
- Рецепт сохранения и укрепления России какой-то существует?
- Следует обратить внимание на феномен общины – то самое, что всегда мешало цивилизаторам. Обойти ее у них не получалось. Когда Столыпин решил разрушить общины и раздать всем крестьянам наделы земли, столкнулся с простейшей проблемой: земля в России, в отличие от Германии, где-то родит, а где-то – вовсе нет. Очень сложно поделить поровну чернозем и степи. Западный индивидуализм, выраженный, в частности, в существовании множества отдельных фермерских хозяйств, будучи перенесенным на суглинок не работает столь успешно. Главным принципом общины было то, что коллектив мог успешно существовать параллельно с диктатом государства, это как бы альтернативная форма самоорганизации и выживания народа: государство закладывает вертикаль, община обеспечивает горизонтальные связи, которые дают выжить. Индивидуализм, который успешно себя показывает в иных культурах, в России не столь органичен. И, конечно, необходимо, на мой взгляд, уходить от финансового капитализма.
- Насколько вас понимаю, так называемое гражданское общество − России не походит ни в каком виде?
- То, что называют «гражданским обществом», есть способ организации западного общества. И переместить его в Россию невозможно. Нельзя ставить вопрос так: цель России − западная самоорганизация. Мы никогда не будем идентичны. К тому же западный социум имеет миллион недостатков и «скелетов в шкафу». Подогнать нас с немцами и французами под один ранжир − варварство. Нет никакого единого гражданского общества. Точно так же, как нет общей истории или культуры. Есть культурные связи, есть общие проекты – но единой культуры нет. Мы все слушаем итальянскую оперу и читаем немецких философов, любим русские романы и французскую живопись – попробуйте перемешать это в условное современное искусство; ну вот, попробовали – вам продукт нравится?
- У немцев и французов «гражданские общества», позволю себе заметить, также имеют собственные уникальные версии, отвечающие их национальным особенностям. Если говорить о конкретных исторических событиях тридцатилетней давности, то интеллигенция в СССР в целом со своей задачей не справилась, не смогла стать властительницей дум, ее представители в переломный момент устранились от роли лидеров общественного мнения…
- Трудно сказать, устранилась интеллигенция сама или ее устранили. Или она продалась новым хозяевам жизни. Я думаю, происходило одновременно все.
- Зиновьев хорошо был принят в ФРГ, а потом стал яростным критиком той системы. Хотя его, как и других диссидентов, власти на Западе в тяжелый для него момент поддержали.
- Зиновьев как в СССР не был, так и, уехав, не стал винтиком идеологической машины. Тут от самого человека многое зависело. Скажем, Владимир Максимов − другое дело. Я его знал, он был очень хороший человек, но понимал, как говорят в таких случаях, правила игры. Зиновьев никогда никаких «правил игры» не признавал. Он как раз считал, что судить нужно ту страну, гражданином которой являешься. Жить в Германии и ругать Россию? Какой же я гражданин в этом случае?
- А чем, кстати, по-вашему, так уж плохи освобожденные от пут советской агитации и пропаганды современные пишущие колонки авторы?
- Засилье колумнистов, попросту говоря − болтунов, в нынешней российской печати поражает. Иногда я спрашиваю молодых журналистов: «У вас нет ощущения, что вас обманули? Ведь вас учили писать правдивые репортажи, вы смотрели голливудские фильмы про мужественных корреспондентов, разоблачающих силы зла. Где это все?» Сегодня чаще всего читаешь «взгляд и нечто», написанное малообразованным ловкачом, да еще и с хамоватой интонацией. Произошла подмена профессии. Это что-то вроде того самого второго − гламурного − авангарда, имитирующего большое искусство.
- Я подумал: у нас интересная страна − люди смотрят в основном американское кино, восхищаются в массе своей англо-американской поп-музыкой, но при этом ненавидят англо-саксонский мир, «пиндосов», считая, что те всю планету обманули и вынашивают страшные планы относительно России. А ведь США уже достигли того, чего хотели: Россия не является ни вероятным противником, ни просто серьезным конкурентом, а американская идеология, культура (потребление, голливудский кинематограф, поп-музыка) здесь как у себя дома…
- Пока Россия не распалась, она не побеждена. До сих пор Бжезинский открыто говорит (а до него так Гиммлер, к примеру, сказал): до Урала там, где сейчас Россия, не должно быть одного целого государства. Если наша страна распадется, то, вопрос, как: по нациям, или по корпорациям. По каким швам пойдет деление? Нет идеи, которая держит государство, это всем понятно. Ей не дают возникнуть. Империю собирали сотни лет. Она и распадаться будет не за один год. Хотя ломать − не строить. Первый пояс, при развале СССР, уже отвалился.
- Говорят, существует угроза мировой войны, исходящая от США, у которых огромный внешний долг.
- Запад теряет власть над Востоком. Отдаст он эту власть без боя? Можем мы такое себе представить, исходя из всей алчной, жестокой, крестоносной истории Запада? Это страны, которые уничтожали население своих колоний миллионами. Сейчас речь идет о том, могут ли эти элиты реанимировать свою власть мирным путем.
- Вы рассуждаете не как западный человек, даже как диссидент внутри западного общества.
- Наверно, я рассуждаю, как западный левый. Но и это не вполне верное определение: мне не очень симпатичны сегодняшние левые. Полагаю, я рассуждаю, как гуманист, который не состоит ни в каких партиях.
_______________________________________________Беседовал Владислав Корнейчук, журналист
- Читая «Учебник рисования», сделал вывод, что вы скептически относитесь к определению «гражданин мира».
- Я − российский гражданин, я – русский, этого уже не изменить. И зачем это менять? Я был дружен с Ростроповичем и помню его тоску по Родине. Очень не хочу довести себя до такого же состояния: он вернулся в Россию в семьдесят лет и уже ничего не взял от нее. Пока я тешу себя мыслью, что не уехал далеко, а отъехал на время. Путешествия были приняты всегда – и долгие. Чаадаев уезжал в Европейское путешествие на пять лет, Тургенев ездил туда и обратно, Гоголь и Иванов жили в Италии годами. Иногда бывает полезно взглянуть на Отечество со стороны. Однажды вернусь обратно, хотя жизнь в моем родном городе, в Москве, перестала сегодня быть нормальной. Но что-то придумается. Ведь все происходит вовремя. И отъезд на время, и возвращение – у всего всегда есть своя логика.
Недалече от этого берлинского места повстречались мы с Максимом Кантором... - В «Учебнике рисования» вы высмеиваете представителей второй волны русского авангарда. Они у вас лгуны и даже глупцы. Неужели никто из них на «совесть нации» не тянет?
- Ни один. Понимаете, первый авангардный порыв − всегда очень искренний. Потому что застоялось все и надо менять. Академический канон омертвел. Хочется ему хоть что-то противопоставить. Квадрат, линию, кляксу… В то же время, рисуя квадрат, линию, кляксу художник хорошо знает, что это − не «Джоконда». Это просто выброс энергии. Интеллекта амебы достаточно, чтобы понять: клякса на холсте или перформанс, когда кто-то скачет на четвереньках голым − это не картина Леонардо да Винчи, это значительно меньшая информация.
Но в дальнейшем срабатывает закон рынка: мастера обязаны быть узнаваемы, их «кляксы» – предмет торговли. Им надо продолжать их производить. Вообразите себе, что человек с 20 до 70 лет только и делает, что «рисует кляксы» или скачет обнаженным по улице. Авангард перестал выполнять функцию прорыва, а стал еще одним сегментом рынка.
Художники себе и всем вокруг говорили: Леонардо рисовал так, но тогда другое время было, теперь надо по-другому. Вслед за этим пришло понимание, что создавать «кляксы» удобнее, чем «джоконд». Можно больше картин произвести за то же время. Вот в этом пункте что-то дурное происходит с человеком. И я это наблюдал.
- Разве большие художники совсем не следуют конъюнктуре? Не все же они как Ван Гог или Гоген. Анри Матисс, например, вполне прагматичный был человек…
- Конечно, многие из них думали о заработке, жаждали успеха. Но тот же Тициан к старости стал рисовать картины, которые никто не понимал и которые перестали покупать. Талант в его случае с возрастом перевесил все остальное. Это ведь категория не рыночная. Почему Рембрандт обеднел и вылетел с рынка? Потому что слишком крупным стал для рынка.
- Можно ли говорить о том, что многие авангардисты в массе своей не умели рисовать те же портреты?
- Так сказать было бы неправильно. Конечно, они могли рисовать и портреты, но они не могли делать это оригинально. Они умеют нарисовать графин, портрет, пейзаж, но нарисовать – мало. Надо превратить рисунок в высказывание, а это совсем иное умение, это, если угодно, сверхрисование. «Цветочница» Малевича нарисована правильно, но это обычное, школьное, рисование.
- Как вы поняли, что вам с авангардистами не по пути?
- С самого начала был фигуративным художником, есть такое смешное определение. Мне было интересно рисовать людей. Беспредметным искусством никогда не занимался. Но, конечно, мы находились по одну сторону баррикад. Когда советская власть была сильна, я рисовал что-то против Сталина, лагерей, какие-то больницы как образ советского общества. А потом мне показалось странным ее ругать. Один раз можно было рассказать про советское арт-подполье, два, но спустя годы…
- Авангардисты за «Учебник рисования» на вас обиделись?
- Когда я роман опубликовал, разные знакомые говорили, что теперь мне надо опасаться, подкараулят. Но, во-первых, смысл романа был не в «разоблачении» авангардистов. А во-вторых, обиделись разве что те, кому сейчас лет по сорок, − те, кому кажется, что это религия, которую трогать нельзя. А пионеры, подлинные герои шестидесятых-семидесятых отреагировали адекватно, все поняли правильно – увидели критику подделки, а вовсе не самого авангарда. Владимир Немухин, которому сейчас за восемьдесят, даже сказал: «Думал, умру, никто так и не расскажет, как на самом деле было!» В романе я немного подтрунил над Эдуардом Штейнбергом, он там назван Пинкисевичем. Он имел в мире авангардистов репутацию нелицеприятного, резкого человека (жил в последние годы в Париже, умер от рака). Эдик курил крепкие сигареты, называл всех «старичок» и говорил грубую правду. И этот человек, прочитав «Учебник рисования», позвонил мне растроганный, а книжку потом всем рекомендовал прочесть. Дмитрий Плавинский хорошо отозвался о романе. К
моменту его появления художники увидели, как все докрутилось, как повторилась история с имажинистами и футуристами, постепенно превращенными в соцреалистов. Каждый из авангардистов второй волны нечто похожее пережил. Во времена СССР они были бунтарями, шли на амбразуру, а после его развала оказались во власти ловкачей-галеристов и занимаются штамповкой, украшением богатых дач на Николиной горе.
- Cоветский изобразительный андергарунд, в рядах которого были и вы, «расшатал стереотипы» советского общества настолько, что началась перестройка государства по новой, западной, на ваш взгляд, вульгарной и даже варварской схеме.
- Тут важно то, как именно это происходило. Осуществляя приватизацию, надо было собрать народ и сказать примерно следующее: «Цена на нефть упала, придется затянуть пояса, питаться одной мойвой, “Пошехонского” не будет. Если вы, уважаемые сограждане, не согласны жить без сыра, отдаем вашу собственность Абрамовичу и Дерипаске». Если и ставить что-то на референдум надо было, то вот это. Чтобы люди понимали, что они лишаются средних по качеству, но недорогих, жилья, образования, медицины. Если бы с людьми обошлись так, как следует делать в рамках открытого общества, граждане, может, поторговались: хорошо бы с жильем все оставить как есть... И это было бы в лучших традициях античной демократии, в духе Катона, Солона, Перикла. Но ведь обманули же. Как наперсточники себя повели. Сказали так: «Мы убыточные предприятия продаем, а вырученные за них деньги на вас пустим». Но ведь, по сути, не сделали так, как обещали.
- Вы где-то написали: «Европой Россия не стала, затея оказалась авантюрной; Европа сама провалилась в кризис. Ложность очередной идеологии очевидна народу». У вас есть ясное представление, куда теперь двигаться?
- Россия − не Европа и не Азия, не Запад и не Восток. Она в центре, и это формирует ее историю. В XX веке Россия успела побывать союзницей США, Великобритании и Франции в борьбе против общего врага, а затем противостоять этим же странам после речи Черчилля в Фултоне. Что именно было органично для России? Встал вопрос: Россия − часть Запада или нет? Спор старый, классический. В двадцатом веке привычные аргументы западников и славянофилов дополнились идеологическими теориями Карла Поппера и Ханны Арендт, представлениями об «открытом обществе», которое есть панацея от тоталитаризма, и концепцией тоталитаризма, противостоящего демократии. Это была не столько философия, сколько идеология. Основой данной идеологии является представление о единой цивилизации, как о некоей общей для всех культур фазе развития. Причем эта финальная фаза развития – есть искомый результат всех исторических культур, именно так данную тему и трактовали. Всякая идеология есть своего рода светская религия – не нуждающаяся в
доказательствах, но вербующая приверженцев. В этой единой западной цивилизации место России выглядело проблематично, авторы и адепты данной концепции советовали отказаться от многих российских родовых черт, чтобы войти в искомую единственную цивилизацию, в открытое общество.
Данная концепция − не философская и не историческая. Ее можно бы назвать вульгарной с точки зрения собственно истории, но в ХХ веке стала популярна промежуточная дисциплина − «культурология», оперирующая идеологическими рецептами как историческими фактами.
Мы все поверили в то, что есть единая цивилизация, исходя из трех-четырех популярных брошюр, и это обидно. Арнольд Тойнби
и Освальд Шпенглер, Иоганн Гердер и Эрик Хобсбаум выделяли историю России как самостоятельную величину, а Тойнби даже говорил о «православной цивилизации». Это тоже не окончательное суждение – в мире нет и не может быть интеллектуальных приговоров; все подлежит обсуждению. Это лишь показывает степень сложности проблемы, которую ради идеологии сегодня спрямили. Не берусь сказать, почему сложностью мира пренебрегли. Возможно, ради чьей-то материальной выгоды. Но совершенно точно, что в основе метаморфоз политических – лежала не философская работа и не историческое исследование, это была идеологическая акция.
Процесс этот шел в конце 80-х − начале 90-х, во времена господства Запада и базировался на линеарной гегельянской философии. Вся западная философия последних десятилетий, так или иначе, коррелируется с перспективой, выстроенной Гегелем, с его исторической моделью. Победительная роль Запада, сформулированная однажды, ни кем, в сущности, не оспаривалась. В тот момент, когда Россия, задрав штаны, побежала за Западом, вся линеарная система оказалась опровергнута временем. Некогда Гегель самоуверенно написал, что «Китай уснул навсегда», выпал из истории. А тут Китай проснулся. А еще Индия с Бразилией. В считанные годы изменилось представление об истории, которое питало идеологов перестройки. Мы ведь руководствовались простейшими брошюрами «Трудный путь в цивилизацию, и как его пройти», а тут вдруг выяснилось, что сама эта цивилизация под вопросом. Что делать, если мы в суматохе вскочили в последний вагон поезда, направляющегося в тупик? Как минимум надо осознать, что маятник Восток − Запад существует на протяжении всей истории человечества.
- Рецепт сохранения и укрепления России какой-то существует?
- Следует обратить внимание на феномен общины – то самое, что всегда мешало цивилизаторам. Обойти ее у них не получалось. Когда Столыпин решил разрушить общины и раздать всем крестьянам наделы земли, столкнулся с простейшей проблемой: земля в России, в отличие от Германии, где-то родит, а где-то – вовсе нет. Очень сложно поделить поровну чернозем и степи. Западный индивидуализм, выраженный, в частности, в существовании множества отдельных фермерских хозяйств, будучи перенесенным на суглинок не работает столь успешно. Главным принципом общины было то, что коллектив мог успешно существовать параллельно с диктатом государства, это как бы альтернативная форма самоорганизации и выживания народа: государство закладывает вертикаль, община обеспечивает горизонтальные связи, которые дают выжить. Индивидуализм, который успешно себя показывает в иных культурах, в России не столь органичен. И, конечно, необходимо, на мой взгляд, уходить от финансового капитализма.
- Насколько вас понимаю, так называемое гражданское общество − России не походит ни в каком виде?
- То, что называют «гражданским обществом», есть способ организации западного общества. И переместить его в Россию невозможно. Нельзя ставить вопрос так: цель России − западная самоорганизация. Мы никогда не будем идентичны. К тому же западный социум имеет миллион недостатков и «скелетов в шкафу». Подогнать нас с немцами и французами под один ранжир − варварство. Нет никакого единого гражданского общества. Точно так же, как нет общей истории или культуры. Есть культурные связи, есть общие проекты – но единой культуры нет. Мы все слушаем итальянскую оперу и читаем немецких философов, любим русские романы и французскую живопись – попробуйте перемешать это в условное современное искусство; ну вот, попробовали – вам продукт нравится?
- У немцев и французов «гражданские общества», позволю себе заметить, также имеют собственные уникальные версии, отвечающие их национальным особенностям. Если говорить о конкретных исторических событиях тридцатилетней давности, то интеллигенция в СССР в целом со своей задачей не справилась, не смогла стать властительницей дум, ее представители в переломный момент устранились от роли лидеров общественного мнения…
- Трудно сказать, устранилась интеллигенция сама или ее устранили. Или она продалась новым хозяевам жизни. Я думаю, происходило одновременно все.
- Зиновьев хорошо был принят в ФРГ, а потом стал яростным критиком той системы. Хотя его, как и других диссидентов, власти на Западе в тяжелый для него момент поддержали.
- Зиновьев как в СССР не был, так и, уехав, не стал винтиком идеологической машины. Тут от самого человека многое зависело. Скажем, Владимир Максимов − другое дело. Я его знал, он был очень хороший человек, но понимал, как говорят в таких случаях, правила игры. Зиновьев никогда никаких «правил игры» не признавал. Он как раз считал, что судить нужно ту страну, гражданином которой являешься. Жить в Германии и ругать Россию? Какой же я гражданин в этом случае?
- А чем, кстати, по-вашему, так уж плохи освобожденные от пут советской агитации и пропаганды современные пишущие колонки авторы?
- Засилье колумнистов, попросту говоря − болтунов, в нынешней российской печати поражает. Иногда я спрашиваю молодых журналистов: «У вас нет ощущения, что вас обманули? Ведь вас учили писать правдивые репортажи, вы смотрели голливудские фильмы про мужественных корреспондентов, разоблачающих силы зла. Где это все?» Сегодня чаще всего читаешь «взгляд и нечто», написанное малообразованным ловкачом, да еще и с хамоватой интонацией. Произошла подмена профессии. Это что-то вроде того самого второго − гламурного − авангарда, имитирующего большое искусство.
- Я подумал: у нас интересная страна − люди смотрят в основном американское кино, восхищаются в массе своей англо-американской поп-музыкой, но при этом ненавидят англо-саксонский мир, «пиндосов», считая, что те всю планету обманули и вынашивают страшные планы относительно России. А ведь США уже достигли того, чего хотели: Россия не является ни вероятным противником, ни просто серьезным конкурентом, а американская идеология, культура (потребление, голливудский кинематограф, поп-музыка) здесь как у себя дома…
- Пока Россия не распалась, она не побеждена. До сих пор Бжезинский открыто говорит (а до него так Гиммлер, к примеру, сказал): до Урала там, где сейчас Россия, не должно быть одного целого государства. Если наша страна распадется, то, вопрос, как: по нациям, или по корпорациям. По каким швам пойдет деление? Нет идеи, которая держит государство, это всем понятно. Ей не дают возникнуть. Империю собирали сотни лет. Она и распадаться будет не за один год. Хотя ломать − не строить. Первый пояс, при развале СССР, уже отвалился.
- Говорят, существует угроза мировой войны, исходящая от США, у которых огромный внешний долг.
- Запад теряет власть над Востоком. Отдаст он эту власть без боя? Можем мы такое себе представить, исходя из всей алчной, жестокой, крестоносной истории Запада? Это страны, которые уничтожали население своих колоний миллионами. Сейчас речь идет о том, могут ли эти элиты реанимировать свою власть мирным путем.
- Вы рассуждаете не как западный человек, даже как диссидент внутри западного общества.
- Наверно, я рассуждаю, как западный левый. Но и это не вполне верное определение: мне не очень симпатичны сегодняшние левые. Полагаю, я рассуждаю, как гуманист, который не состоит ни в каких партиях.
_______________________________________________Беседовал Владислав Корнейчук, журналист
Оригинал взят у
a_sinkiewicz в Либеральный тоталитаризм: определения и дополненияЛиберализм так и не устоялся как идеология, а превратился в широкий путь освобождения индивидуума от коллективной
идентичности: вначале от религиозной и сословно-корпоративной, затем от государственной, расово-этнической, семейной, сейчас
– уже и от гендерной, а скоро – от генетической (трансгуманизм).В экономической сфере это выразилось в извращении вспомогательной функции хозяйственной деятельности в эгоистический культ прибыли и процента, который в итоге породил принципиально новый нечеловеческий социоорганизм корпоратократии.
Как же так случилось, что история либерализма в широком смысле оказалась дорогой к расчеловечению?
Сама идея либерализма замечательна как необходимый этап взращивания ответственной личности из бывшего раба при помощи личной свободы. Но многие застревают на этом пубертатном этапе, видя в нем абсолютную ценность, и не желают двигаться дальше – к этапу самодисциплины и ответственного подчинения в иерархической матрице человеческого социума. Такие люди вновь становятся рабами. На сей раз инфантильного культа под названием «свобода».
Этим и объясняется вырождение робкого вольнолюбия в нынешний театр абсурда: на пути культа индивидуальных свобод не бывает остановок – они ведь прямо противоречат идеалу свободы. Всегда есть более радикальные индивидуумы, мечтающие об очередных «свободах от …» Неспроста любители крайностей вроде анархо-капитализма или нетрадиционных «семей» смеются над классическими либералами, как над недоразвитыми и несознательными.
Возможно, было бы правильно выделить гражданам, стремящимся к десоциализации и дегуманизации, что-то вроде зоопарка, где они могли бы превращать себя в анархо-капиталистических андрогинных постлюдей, развлекаясь многополыми квир-браками, трансгуманизмом и т.д. И не было бы проблем. Однако проблемы есть, ибо субъекты, желающие дойти до конца в своем расчеловечении, навязывают эти ценности всем окружающим и несогласным, прилагая «максимум усилий, чтобы заткнуть им рты и даже изолировать от общества». В кавычках – типичная реакция на мой текст, как иллюстрация ненависти под личиной либерализма. Такую агрессивную версию ультра-либерализма, требующую тотального мирового господства любой ценой, справедливо называть тоталитарным либерализмом.
В некоторых странах эта идеология уже одержала верх и ее адепты овладели рычагами власти и насилия – государственными, корпоративными, медийными, сетевыми и т.д. Установившийся там режим всеобщего контроля и управления жизнью общества и каждого человека, якобы во имя свободы индивидуума, следует называть либеральным тоталитаризмом.
Происходящее сползание либерализма в тоталитаризм не должно, тем не менее, девальвировать ценности свободы. Проект «Цитадель» последовательно их защищает, в том числе свободу индивидуума, не превращая ее в фетиш, но используя как инструмент повышения личной ответственности и решения троичной задачи выживания, победы и превосхождения. Субъектность человека и человеческих коллективов уже не может быть отвлеченной философией в то время, когда вызовы системного кризиса, смены хозяйственного уклада, технологической сингулярности, климатических изменений ставят под вопрос само существование людей. Поэтому проект «Цитадель» направлен на практическую обкатку технологий будущего, апробирование инновационных решений социального проектирования и управления.Феномен коллективных субъектовНаибольшее неприятие у оппонентов вызывает существование коллективных субъектов. В ход идут энергичные лозунги: «коллективной головы, как и коллективного желудка, нет в природе», «наделение социумов возможностью целеполагания, как у человека, является грубейшей ошибкой» и т.д.
Увы, спорить здесь не о чем – оппоненты не знакомы с базовыми понятиями теории систем и ничего не слыхали про коллективные субъекты управления***. В своем эмоциональном порыве они, пожалуй, способны дойти даже до отрицания пчелиных и муравьиных семей, чей уровень интеллекта и целеполагания очевидно превосходит соответствующие свойства особей. Тем не менее, будет полезно описать простым языком организацию целеполагания у разноуровневых субъектов.
Даже либерал-тоталитаристы не будут спорить, что цели индивидуумов при кооперации могут компоноваться и синтезировать коллективные цели снизу вверх. Однако существует и обратный процесс: когда цели коллектива проецируются вниз (декомпозируются) на более низкие уровни, вплоть до индивидуума. Это типовая управленческая задача, известная каждому бизнесмену.
Декомпозиция коллективных целей также известна в живой природе и неплохо объясняет мотивацию особи к бессмысленным и вредным для нее действиям, вроде продолжения рода, охраны потомства, стигмергии (инстинктивной кооперации) и т.д. Отсылка к «безусловным инстинктам» ничего не проясняет. А с точки зрения теории управления безусловный инстинкт особи – типичная декомпозиция троичной задачи коллектива. Действия особи программируются коллективным субъектом, состоящим из предыдущих и настоящих поколений. Программа каждый раз берется из генофонда – базы данных коллективного субъекта предков.“Диктат” субъектов высокого уровняКритики упрекнули меня в апологетике подобного диктата. Предлагаю еще раз разобраться в механике взаимодействия разноуровневых субъектов.
На пути к достижению цели это взаимодействие делится на два этапа:
1) Процесс выработки управленческих решений.
2) Процесс исполнения принятых решений.
На первом этапе субъекты различными способами вовлекаются в сбор и анализ информации, а также в проработку управленческих решений. Существует широкий спектр схем выработки решений: от роевого интеллекта (снизу) до единоличного решения (сверху). В человеческих коллективах обычно эффективны варианты с применением феномена коллективного разума инициативных и ответственных личностей. Важным условием успешного исполнения первого этапа является максимальное информационное насыщение и качественный механизм нахождения оптимальных управленческих решений.
На втором этапе, когда решение принято, требуется уже не дискуссия, а мобилизация и дисциплинированное исполнение плюс оперативный контроль. Здесь имеет место определенный диктат вышестоящих субъектов, регулирующий степень свободы подчиненных, но главную роль играет автодиктат и самоответственность свободных субъектов, дисциплинированно работающих на общую цель. При этом целесообразность некоторых субъектов бывает не слишком очевидной: их существование порой кажется бессмысленным, даже им самим. Но они, как правило, нужны, как инструменты, иным субъектам. Например, в качестве прививки или для повышения вариативности.
Эти два этапа взаимодействия позволяют объективно оценить уровень развития и ответственности каждого субъекта, на основе чего должны работать социальные лифты, позволяющие лучшим субъектам превосходить свой качественный уровень, поднимаясь на верхние этажи социума.
Подытожим. Для успешного достижения целей субъектам требуется инструмент не только свободы, но и соразмерной ответственности, в том числе перед субъектами более высокого порядка. Поэтому на высших этажах управления уже появляется метафизика: неспроста монарх – это сакральный субъект, легитимируемый свыше, являющий подданным пример ответственного подчинения. Теперь ясно, почему деконструкция традиционного социального порядка началась с ниспровержения религии, и далее – сверху вниз: уничтожение институтов монархии, национальных государств, региональной идентичности, семейных ячеек, а теперь уже гендерной и человеческой принадлежности.Коллективный и либеральный тоталитаризмАбсолютизация любого субъекта или его инструментария вредна, ибо подменяет истинные цели субъекта. Такое искривление смыслов насаждается насильно, поэтому и крайний коллективизм, и крайний индивидуализм, придя к власти, устанавливают тоталитарные режимы. Но, как показывает история, между ними есть различия.
Нынешняя либеральная версия тоталитаризма полностью отрицает субъектность любого коллектива, будь то семья, корпорация, конфессия, нация или раса – ведь это лишь «формальная сумма определенного количества людей», и в эволюцию индивидуума общество никак не вмешивается: сделал из себя ученого – молодец (хотя, если такой умный, почему такой бедный?), стал наркоманом – твои проблемы (сдохни на помойке).
Прежние тоталитарные режимы коллективистского толка были в этом смысле мягче, поскольку поощряли не только развитие коллективных субъектов, но и эволюцию всех индивидуумов во всесторонне развитые ответственные личности, активно используя для этого образование, культуру, воспитательную роль коллектива. Ведь ответственность перед коллективом, причастность к масштабным целям, вкупе с действующими социальными лифтами, мотивируют развитую личность эффективнее, чем страх перед властями или жажда наживы. Во многом благодаря лучшей реализации этой идеи Советский Союз сумел победить в эпической войне, в которую столкнули европейские народы.
Вообще любой исторический опыт полезен – как позитивный, так и негативный, его надо не табуировать, а изучать, заимствуя эффективные решения и не повторяя ошибочные. Замечательно, что белорусы в своей массе понимают это без лишних объяснений, и я рад вместе с ними принимать свою долю ответственности за будущее перед многомиллионным сонмом героев, в который входят оба моих деда, внесших вклад в великую Победу. Их бессмертный коллективный подвиг вселяет уверенность, что и мы, их наследники, успешно справимся с угрозой либерал-тоталитаризма.
http://so-l.ru/news/show/7472334
Комментариев нет:
Отправить комментарий